По субботам мужчины пили, пели и плясали до закрытия, если не валились под стол раньше. Теперь к Илейн подходили с недвусмысленными предложениями гораздо чаще, но она энергично отказывалась, и мужчины принимали ее отказ без дальнейших разговоров. Чему девушка была обязана этим — то ли строгому взгляду мадам Кларисс, то ли собственному выражению лица, колеблющемуся между паникой и убийственной яростью, — она не знала.
Зато пирующие вскоре начали относиться к девушке за пианино почти так же, как если бы она была исповедником. Всякий раз, когда Илейн делала перерыв, рядом с ней оказывался молодой человек, которому непременно хотелось поведать ей трагическую историю своей жизни. Чем дольше длилось гуляние, тем откровеннее становились признания, и Илейн разрывалась между презрением и сочувствием, когда тщедушный Чарли из Блэкпула, всхлипывая, рассказывал ей о том, что он не хочет бить свою жену, что это происходит само, а Джимми из Уэльса, огромный, как медведь, запинаясь, признавался, что на самом деле он боится темноты и каждый день умирает в шахте тысячу раз.
— А этот шум, мисс Лейни, этот шум… видите ли, шахты отражают звук… Каждый удар кирки слышится дюжину раз. Иногда мне кажется, что у меня вот-вот лопнут барабанные перепонки. Сыграйте еще раз «Sally Gardens», мисс Лейни, я хочу запомнить ее как следует, может быть, услышу ее, когда буду внизу.
К концу вечера у Илейн тоже раскалывалась голова, и, когда все мужчины наконец ушли, она вместе с мадам Кларисс и остальными девушками выпила настоящего виски.
— Но только по одной, девочки, я не хочу, чтобы завтра в церкви от вас несло водкой!
Илейн едва не расхохоталась, но мадам Кларисс действительно водила своих овечек к воскресной мессе. Шлюхи топали за ней, повесив головы, как цыплята за наседкой. Преподобному отцу, священнику методистской церкви, похоже, это не совсем нравилось, но он не мог отказать в посещении церкви кающимся грешницам. Зато Илейн была очень рада тому, что может надеть свое закрытое платье для верховой езды, — и в нем даже осмелилась посмотреть в глаза миссис Тэннер.
В течение последующих недель она успокоилась, привыкнув к своему положению, и вынуждена была признать правоту Шарлен: здесь не самая плохая жизнь, а Греймут — не самый плохой город. Поскольку Илейн работала только по вечерам, а в маленькой комнате не было места для какой-либо домашней работы, днем у нее высвобождалось время для того, чтобы оседлать Баньши и осмотреть окрестности.
Она скакала по горам и папоротниковым лесам, любовалась разрастающейся от каждодневных ливней пышной зеленью вдоль Грей-ривер и пейзажами, похожими на тропические. Море восхищало ее, а когда однажды во время прогулки Илейн увидела колонию тюленей, то пришла в неописуемый восторг. Даже подумать страшно о том, что жители прибрежных поселений всего несколько десятилетий тому назад безжалостно уничтожали этих животных и продавали их шкуры! Теперь в окрестностях Уэстпорта и Греймута больше сосредоточились на промышленности и добыче угля; здесь уже даже была железная дорога, за которой с тоской наблюдала Илейн. Центральная линия соединяла Западное побережье с Крайстчерчем. Всего несколько часов — и она оказалась бы рядом с бабушкой Гвин.
Но Илейн редко позволяла себе размышлять о подобном. Было больно думать о том, как относятся теперь к Илейн ее родственники. У нее ведь не было даже возможности рассказать о своей жизни с Томасом, который постоянно мучил ее; наверняка никто не поймет ее поступка.
Однако, думая о том, что она совершила, Илейн не раскаивалась. В принципе, она вообще никаких чувств по поводу происшествия в конюшне не испытывала и, казалось, смотрела на случившееся с какого-то странного расстояния, почти как на сцену в театре. И с такой же четкостью, как в пьесе, распределились роли и здесь: было только добро и зло. Если бы Илейн не убила Томаса, он рано или поздно прикончил бы ее. Поэтому Илейн относилась к своему поступку как к необходимой самообороне. Она поступила бы так снова.
Впрочем, ее удивляло, почему столь громкая история об убийстве супруга на озере Пукаки еще не достигла Западного побережья. В принципе, она была готова к этому, ибо знала, что подобные новости расходятся быстро, и опасалась, что сюда пришлют объявление о розыске, возможно, даже с ее фотографией. Но ничего подобного не происходило. Ни шлюхи, ни почтенные матроны не болтали о женщине, сбежавшей после убийства собственного мужа. Илейн сочла это счастливым стечением обстоятельств. Постепенно она привыкала к новой родине; ей не хотелось бы снова бежать куда-то в поисках пристанища. С ней уже здоровались на улице, мужчины — очень вежливо, женщины — мимоходом и неохотно. Впрочем, игнорировать Илейн было уже нельзя, особенно с тех пор, как она нашла в себе силы заговорить с преподобным по поводу второго, всеми позабытого инструмента в Греймуте. В церкви стоял новенький орган, но община из-за отсутствия музыкального сопровождения временами пугалась резких звуков церковных песен.
Преподобный колебался недолго, прежде чем принять предложение Илейн. Должно быть, он тоже слышал, что молодая пианистка в пабе не продажная женщина, а скорее даже избегает мужчин.
Хоть Илейн, находясь на своем возвышении, и не видела этого, но, когда она открыла свою первую воскресную мессу пышным вступлением из «Amazing Grace», ей показалось, что на широком лице мадам Кларисс появилась усмешка.
В то время как Кура уехала со своим оперным ансамблем в Австралию, чтобы снискать лавры там, Уильям и Хизер продолжали делить постель, причем все более бесцеремонно. Казалось, никого не интересует, чем эти двое занимаются по ночам, поскольку Уильям, по крайней мере на протяжении первых недель, старался держаться подальше от бара. Он стал уравновешеннее, реже ссорился с рабочими и маори, как заметила Гвинейра, с облегчением вздохнувшая по этому поводу. Однако она не связала это с его любовной жизнью. Он даже стал временами учиться собственно работе, вместо того чтобы только командовать. Джеймс объяснял эту перемену тем позором, который парень пережил, когда сгонял овец для Ричлэнда, и оказался не особенно сноровист. Поэтому Джеймс стал поручать ему рутинную работу, раздувая ее значимость, и радовался вновь обретенному спокойствию. Впрочем, некоторые вещи казались ему странными — например, то, что иногда по вечерам из салона снова доносились звуки рояля. Хизер Уитерспун предложила играть для семьи, хотя на самом деле ни у кого в этом не было потребности, — кроме Уильяма. Тот подбадривал ее и заявлял, что благодаря музыке чувствует себя ближе к Куре. Говорил, что в такие минуты снова видит ее лицо и фигуру, и лицо Хизер тут же кривилось в недовольной гримасе. Как бы там ни было, эта парочка возобновила вечера в салоне и Уильям снова стал больше пить.