— Теперь ты можешь стать одной из первых женщин на Южном острове, которые приобрели швейную машинку, — пошутил он. — Это маленькое чудо, и в отличие от работы с ниткой и иголкой руки остаются при этом такими же мягкими и нежными, как и прежде. — Он погладил каждый палец по отдельности, мягким голосом перечисляя, от скольких стежков избавляет современный «Зингер» ухоженные женские руки, и вскоре, дыша уже тяжелее, перешел к более конкретным вещам, которыми можно заполнить сэкономленное время.
В конце концов повариха Хизер и горничная неожиданно получили свободный вечер, дети — слегка приправленный снотворным напиток, а Уильям — весьма отрадную первую ночь на Южном острове. Хизер вспомнила все, чему он ее научил, — казалось, женщина истосковалась по любви. Сомнений не было, мистер Редклифф был хоть и джентльмен, но холоден как рыба.
— Ты ведь занимаешься и обслуживанием покупателей, не так ли? — спросила Хизер, когда на рассвете они наконец в последний раз оторвались друг от друга. — К тебе можно обратиться, если с этой… э…. швейной машинкой что-то будет не так?
Уильям кивнул и погладил ее по-прежнему плоский живот. Похоже, мистер Редклифф не собирался заводить еще детей, однако Хизер сказала ему, что они постоянно пытаются. Возможно, сегодня они сделали еще один шаг к цели…
— К обычным клиентам я захожу, когда предоставляется случай, — прошептал Уильям, пробираясь ниже. — Но если клиент особенный…
Хизер улыбнулась и изогнулась под его рукой.
— Конечно, мне еще понадобится подробный вводный курс…
Пальцы Уильяма играли с мягкими светлыми волосами на лобке.
— Введение — это моя специальность…
Хизер понадобилось два дня в его номере отеля, чтобы в совершенстве овладеть техникой. После этого она подписала договор о купле-продаже швейной машинки.
Ликуя, Уильям отослал его в Веллингтон. Пребывание на Южном острове начиналось великолепно.
Тимоти Ламберт лежал в гипсе вот уже пять месяцев. Он вытерпел жуткие боли, терзавшие его на протяжении первых месяцев, и томительную скуку последних недель, сделавшую его неугомонным и нетерпимым. На руднике Ламберта все шло совершенно не так, как он хотел. После несчастья никто не воспользовался множеством шансов обновить и изменить шахты. Тиму не терпелось снова вмешаться. Но если отец и приходил к нему, то, похоже, предварительно напивался, чтобы собраться с духом, и смотрел на сына стеклянными глазами, отвечая на его вопросы по руднику общими фразами. Это выводило Тима из себя, но он пережил невежество отца, причитания матери — и, кроме того, ему почти всегда удавалось улыбаться, шутить и проявлять оптимизм, когда вечером к нему заходила Лейни.
Берта Лерой с восхищением замечала, что Тим никогда не вымещает на ней свое дурное настроение, как обычно бывало с другими постоянными посетителями. И как бы плохо ни было ему в последнее время, сколь отчаянно ни вцеплялся он в одеяло, на руку Лейни его пальцы ложились всегда с осторожностью, словно касаясь пугливой птички. Сама же Лейни, судя по всему, целый день только тем и занималась, что собирала истории, дабы подбодрить Тима. Она смеялась с ним, комментировала местные сплетни резкими и точными замечаниями, читала ему, играла с ним в шахматы. Тима удивляло, что она умеет играть в шахматы, но в историю о ее происхождении — Лейни продолжала утверждать, что происходит из семьи рабочих в Окленде, — он не верил. Достаточно было задать пару вопросов о важнейших постройках Окленда, чтобы понять: девушка никогда не видела этого города.
Ежедневные визиты Лейни подбадривали Тима, но в то время, как недели тянулись мучительно медленно, его надежды на день, когда его освободят от повязок, крепли с каждым днем. Когда эксперт из Крайстчерча наконец назначил дату и объявил, что приедет в середине июля, Тим едва сдерживался от радости.
— Не могу дождаться возможности смотреть на тебя не снизу, — смеясь, говорил он, когда Лейни зашла к нему во второй половине дня. — Смотреть на всех людей снизу вверх — это ужасно! — Они давно уже перешли на дружеское «ты». К счастью, хотя бы это право удалось отвоевать у девушки.
Илейн нахмурила лоб.
— Если бы ты был столь же маленького роста, как я, то давно уже привык бы к этому, — поддразнила она молодого человека. — Кроме того, говорят, Наполеон был очень низеньким.
— Зато он мог сидеть верхом! Как там поживает Приятель? Ждет меня?
После несчастного случая Илейн забрала мерина Тима. Никто из Ламбертов сразу не поинтересовался, где лошадь, и серый в яблоках конь просто остался в конюшне мадам Кларисс. Та не жаловалась, пока Илейн обеспечивала его кормом, благо торговец зерном все равно выписывал счета за питание коня Ламбертам, как велел Тим. Баньши радовалась тому, что у нее появилась компания, а Илейн попеременно выгуливала то ее, то мерина. Тим с удовольствием слушал ее ежедневные отчеты. Уже только ради этого стоило работать.
— Конечно, — ответила Илейн. — Думаешь, ты сразу сможешь ездить верхом?
Илейн очень хотелось разделить оптимизм Тима, но в ушах все еще звучали страшные прогнозы обоих врачей. Что, если кости Тима срослись не настолько хорошо, как он надеялся? Если он все же не сможет ходить или в лучшем случае будет передвигаться на костылях? Она не хотела напоминать Тиму об опасениях доктора Лероя, но страшилась их с той же силой, что и прежде, когда думала о дне, назначенном для снятия гипса.
— Если я не смогу больше ездить верхом, значит, я умер! — сказал Тим, и Илейн рассмеялась.